Littleone: О Русской Православной Церкви-2, неофитах и перспективах

Возможно, я зря завожу этот топик... Возможно, все опять сведется к взаимным наездам. Но от вчерашней дискуссии, в которой я не успела поучаствовать, осталось тяжелое "послевкусие", ощущение того, что многие ранее лояльные люди начнут относится к Православию с еще большей осторожностью.
А сегодня я нашла эту статью, которую и хочу привести. Хотя бы, чтобы уравновесить то, что мы были вынуждены читать вчера. Простите, статья длинная, но очень не хочется вырывать куски.

Георгий Дублинский

"Японская поговорка гласит: когда в семье рождается ребёнок, вся семья учится говорить. Перефразируя эту восточную мудрость, можно, к сожалению, сказать: когда в семье появляется христианин, все его близкие становятся мучениками. Если сейчас эти строки читает один из таких близких, думаю, он со мною согласится. Если же их читает один из таких христиан, то титула, меньшего, чем «клеветник», я не получу. Не буду сочувствовать первому — мученики в сочувствии не нуждаются, не буду также оправдываться перед вторым (дело совершенно бесполезное и, кстати, небезопасное). Просто хочется поделиться теми мыслями, которые накопились за время моего «христианства».

Тем, кто удивится, что слово «христианство» я взял в кавычки, скажу, что раскавыченное оно больше подходит к святым, и пусть не обвиняют меня в смиреннословии. Мы не обладаем Истиной: Истина обладает нами. Мы не знаем Бога лучше всех: мы знаем (должны знать), как лучше всех служить Ему, но никто не посмеет сказать о себе, что он служит Ему «в духе и истине».

И хотя Сурожский Митрополит Антоний, развивая мысль английского писателя Клайва Льюиса, говорит о том, что сын, даже уйдя на сторону далече, всё равно остаётся сыном, и, что, следовательно, пусть даже мы плохие, но всё-таки христиане. Тем не менее евангельские слова не оставляют нам надежды на духовное сибаритство. Соль должна оставаться солью. Свет — светом. Иначе и то и другое не будет иметь смысла, то есть, попросту — не нужно. Недаром святитель Тихон Задонский посвятил свой огромный трёхтомный труд, который так и называется «Об истинном Христианстве», именно тем, кто думает о себе, что он «хороший христианин». Да и что такое всё Святоотеческое наследие, как не попытка остановить процесс «обуевания» соли и сохранить в целости хотя бы те немногие огоньки, тускло горящие в бездонной и безнадёжной темноте?

В христианстве я двенадцать лет. Много это или мало, не знаю. Для кого-то, может быть, и мало. Для меня порядочно, почти полжизни. За этот промежуток времени я прошёл разные стадии своего становления, как христианина. Не обошли меня и церковные болезни. Прошу меня правильно понять: я не хочу сказать, что моё нынешнее состояние можно охарактеризовать как состояние духовного здоровья. Надеюсь, что мой ум не настолько помутился, чтобы этого не понимать. Просто переболев какими-то церковными недугами, начинаешь их лучше видеть и замечать. Многие болезни, может быть, и не ушли, а только притаились, приняв другой облик. Грипп прошёл, но перешёл в осложнение. Пусть так. Но опыт болезни гриппом всё же остался, и хочется по этому поводу что-то сказать.

Но прежде о терминах. Все те духовные недуги, о которых ниже пойдёт речь, будут именоваться одним словом: «неофитство». Может быть, это неправильно — объединять недуги, имеющие различное происхождение, и течение. Наверное, это не научно. Но моя статья — не научный трактат, а реакция живого организма на боль. В Церкви сложилась традиция, согласно которой считается, что неофит — это человек, не пробывший в Церкви десяти лет. Но дело вовсе не только во времени. Неофитом можно остаться на всю жизнь. Этот период можно сократить. Можно ли его миновать? Не знаю. Не уверен. По крайней мере, все мои знакомые, и я сам в первую очередь, прошли через этот отрезок времени, кажущийся тебе таким возвышенным и прекрасным. Прекрасным, потому что Господь подаёт новокрещенному, воцерковляющемуся человеку, по словам Макария Великого, «залог» Святого Духа. Но вот людям, окружающим нас в этот период нашего духовного младенчества, «небо с овчинку кажется» от напыщенных поучений, фарисейских молитвословий и «совращений» в Православие.

Когда мы говорим о болезнях, всегда подразумевается, что в нашей душе должны жить милосердие и сострадание. Эти чувства отсутствуют только у врача. Но это не значит, что у него их действительно нет. Врач без милосердия — вивисектор. Просто милосердие врача и милосердие обычного человека — разные вещи. То, что для нас является болью, для врача – работа, предстающая перед ним нескончаемой вереницей задач, лёгких и сложных, интересных и не очень. Его милосердие заключается в том, чтобы решить их сколь можно быстро и с минимальными потерями. И если у нас разрывается сердце при виде страданий дорогого нам существа, врач себе этого позволить не может. Сердца не хватит.

Но сострадание и жалость к больным должны сочетаться в нас с разумной строгостью. Например, мы не должны разрешать ребёнку, больному ангиной, есть мороженое. Взрослому (тут запреты не властны) мы должны с участливостью напомнить, что если он болен, то ему нельзя делать то-то и то-то. Если он болен инфекционным заболеванием, то ему лучше не появляться среди здоровых людей. В конце концов, люди, больные психическими заболеваниями, и социально опасные, должны находиться, как это ни печально, в специализированных больницах. Можно много говорить о том, что сумасшедшие – это несчастные люди. Кто-нибудь скажет, например, что они-то как раз и есть нормальные. А тех, кого мы, по установленному порядку, нормальными считаем, и надо запереть в сумасшедший дом. Но эти разговоры, в силу многих причин, будут бессмысленны. И обойтись без подобных лечебных заведений мы пока ещё не умеем. Почему я заговорил о сумасшедших, и какая здесь связь с неофитством? К сожалению, самая прямая. Ибо нельзя назвать нормальным человека, который заявляет: «Это, мол, старцы помолились, чтоб телевидения у нас не было, потому что оно душу развращает, вот Останкинская башня-то и сгорела»! То, что при этом заживо сгорели три человека, очевидно, и было результатом их «благой» молитвы.

Или, например, такой пассаж. Женщина, не дочитавшая, может быть, до конца Новый Завет, но выучившая назубок «Добротолюбие», бросает малолетних детей, мужа и всю «мирскую скверну», и отправляется (нередко по благословению) «спасаться» в какой-нибудь монастырь.

Достаточно вспомнить о недавней истерии, развёрнутой вокруг пресловутых штрихкодов. По этому вопросу было опубликовано постановление Священного Синода. Но решение Синода для наших православных не указ. Сразу усилился шёпот (он, собственно, никогда не умолкал) о том, что наши-то епископы, известное дело, экуменисты, еретики, разве можно их слушать? Настроения эти всячески распространяют и поддерживают так называемые «старцы» по монастырям и в миру. Известный всему русскому православному народу архимандрит Иоанн (Крестьянкин), которого, думаю, можно с полным правом назвать истинным старцем, пишет: «Сейчас эти документы в том виде и с такой подачей опасности для нас не представляют… N, запомни и уясни для себя волю Божию: «Сыне, даждь Ми твое сердце» — не паспорт, не пенсионное удостоверение, не налоговую карточку, но сердце… Все те смущения, смятения и неразбериха для того так властно и входят, что нет живой веры, нет доверия Богу».

Но даже мнение такого человека, как отец Иоанн, для неофитов — ничто. На все доводы и аргументы у них имеется свой лом, против которого, как известно, нет приёма: «А наш батюшка сказал…» У католичества есть синоним – папизм. Боюсь, что православие нам скоро придётся назвать попизм. И если у католиков мнение папы — закон, то у нас на каждом приходе своё католичество в миниатюре.

Сумасшедших мы изолируем. Но неофитов не изолируешь. Они посреди нас. Вообще неофитство существует, сколько стоит Церковь. Даже можно сказать — неофитство старо, как мир. История сообщает нам немало фактов о неумеренно восторженных христианах, творящих вред себе и другим. Приведу всем известный пример. У некоего старца был ученик, который страстно возжелал мученичества. Напрасно старец вразумлял его: «Пора мученичества прошла. Бог призывает тебя к другим подвигам. Ты только научись Его понимать». Тот и слушать не желал. Благослови на мученичество, и всё тут! «Выбив» из старца благословение, он пошел в пустыню, набрёл на сарацинов, и, не выдержав пыток, отрёкся от Христа.

Сама по себе восторженность неплоха. Но в духовной жизни она может быть страшна. Удивительное дело! Казалось бы, восторженность должна свидетельствовать о мягкости души человека. На мой взгляд, восторженный человек — это большой ребёнок. Мир для него удивителен и желанен, как подарок, поэтому он и вызывает у него восторг. Но душа неофита крепка, как гранит, и глуха, как гроб. Английский писатель Честертон сказал о ком-то: «он был здоров душою, ибо знал скорбь». Неофит душою болен, ибо не ведает скорбей. Он не ведает ни жалости, ни милости. Тот же Честертон в другом месте писал: «определить здоровую душу нетрудно: у такого человека трагедия на сердце и комедия на уме». У неофита же не только нет трагедии в сердце. У него нет самого сердца. На все случаи жизни у него имеются расхожие правила, на любую человеческую боль — прописные истины. Но его истина убивает, а не животворит, уводит в рабство, а не делает свободным.

Сам неофит бодр и оптимистичен. Правда, его оптимизм — за счёт других. Это оптимизм людоеда. Он построил из обрядов и закона высокий замок, и оттуда взирает на копошащихся червей. Очень хорошо об этой цитадели сказал священник Сергий Щукин:
«Так легко навстречу мятущейся и кричащей от боли душе человека, живой и подвижной, выдвинуть стену закона, камень обряда и высоту отвлечённой истины, и отойти, и даже не смотреть, как будет биться душа о холодные, твёрдые камни. Обряд и закон удобнее, чем человек, он бесстрастны и безжизненны. Тогда нет нужды жалеть человека, уходящего от Церкви, тогда незачем считать себя ответственным за этот уход, тогда можно веровать в Бога и искренне считать себя христианином, не исполняя учения Господа».

Напрасно неофитов иногда сравнивают с фарисеями. Фарисеи этого, право же, не заслужили. Если верить святителю Иоанну Златоусту, они даже способны к покаянию. Именно так он понимает приход фарисеев к Иоанну Крестителю. Когда ко Христу привели женщину, взятую в прелюбодеянии, Его обступала толпа фарисеев. И, помнится, ни один камень не полетел-таки в несчастную. Если бы Христа окружали неофиты, на женщину обрушился бы целый град камней. Фарисеи знали за собой тайные грехи, и слова Спасителя устыдили их. Неофиты не имеют грехов. Не знаю, в чём они часами каются на исповеди. С уст их не сходят слова: «простите меня, грешную… аз есмь пучина греха…» Но когда они узнают, что их ближний делает что-то, что не вмещается в их благочестие, они превращаются в того самого должника, который за свои сто динариев готов был задушить. «Как! Ты держишь дома собаку? Это же скверное животное! Тебе нельзя причащаться!» Знал бы Святейший Патриарх, у которого дома не одна, а целых две дворняжки, что причащаться ему нельзя! «Ты постоянно болеешь — видно, у тебя много грехов. Тебе надо покаяться!» Я вполне готов предположить, что Книгу Иова они не читали, и о друзьях Иова они не слышали. Но о русских православных святых, которые болели всю жизнь и от слабости иной раз не могли пошевелить рукой, должны бы знать. По их логике Амвросий Оптинский и Игнатий Брянчанинов — самые отъявленные грешники. Святитель Иоанн Златоуст в первой «беседе о статуях» приводит восемь (!) различных причин, по которым болеют христиане. Не худо бы с ними ознакомиться.

Какая бы давняя дружба не скрепляла вас с неофитом, — если только неофит вообще способен к дружбе, — всё рушится в один момент, когда он узнаёт о вас нечто. Это может быть всё, что угодно. От ношения платья с открытыми плечами до смотрения телевизора. Тогда вашу дружбу уже ничто не спасёт. Духовник, сам не так давно принявший не только священство, но и крещение, однако, всемогущий в своих глазах от сознания власти «вязать и решить» скажет, скорбно качая головой: «Надо бы вам прекратить общение». Вот и всё. Напрасно приходил Христос. Напрасно Он собирал «расточенная». Напрасно он трудился. Горе-духовник всё разрушил в одно мгновение. Но для неофита он — Бог. И слушаться его надо беспрекословно.

Способен ли какой-нибудь грех привести неофита в чувство покаяния? Личный опыт общения с людьми подобного рода показывает, что, даже впадая в откровенные, грубые грехи, такие, как блуд, человек с подобным устроением души каким-то непостижимым образом умудряется оставлять за собой право осуждать других и даже имеет «самодвижную» Иисусову молитву. Такой человек бодр и весел. В первые же дни своего христиан-ства он овладевает «благочестивым слэнгом», вроде «Ангела за трапезой!», или «Спаси Господи!». Помнится, одна девушка за столом попросила у соседа: «Благословите чайник!». Через много лет я услышал фразу, которая могла бы послужить ей прекрасным ответом: «Благословляется и освящается чайник сей!».

Неофит влюблён в себя. Он обожает свою праведность. Ко всему прочему, он — пророк. Да, да, он знает волю Божию! Это святые смиряли свою плоть, чтобы проснулся дух, умаляли свою волю, чтобы познать волю Божию. Для неофита всё гораздо проще. Воля Божия — это то, что он делает. Он никогда не скажет: «прости, я тебя сильно подвёл из-за своей невнимательности». Нет — «это воля Божия была мне проспать, поэтому я не успел, поэтому я опоздал на деловое свидание, поэтому я ничем не могу тебе помочь». Человек, которого при этом оставили в беде, думает, что это Бог его оставил. Немало нужно веры, чтобы понять, что оставил тебя не Бог, а равнодушный неофит.

Все другие для неофита (если они не батюшки) — существа низшего сорта. А если уж этот другой — не христианин, то это вообще даже и не человек, а так, грязь… Вспоминается рассказ из Патерика о том, как однажды Макарий Великий с учеником шел по пустыне. Ученик опередил Макария, и ему повстречался жрец местного языческого капища с вязанкой хвороста на плечах. В голове у ученика было всё в полном порядке, и поэтому он обратился к жрецу соответственно: «Куда идёшь, бес?», за что и был крепко избит. Когда подошедший Макарий учтиво поздоровался со жрецом, тот удивлённо спросил: «Почему ты, будучи христианином, приветствовал меня? Тут проходил до тебя один, тоже христианин. Так он стал ругаться, и я избил его до полусмерти». «Я вижу, ты добрый человек, и добро трудишься, только не знаешь, для чего ты это делаешь» — ответил Макарий Великий. После этих слов жрец крестился и стал христианином. В жизни, к сожалению, нам чаще попадаются «ученики», а не «макарии».

Есть также известный анекдот про то, как человек, умерев, попадает в загробный мир и Ангел ведет его по коридору мимо многочисленных дверей, по ходу кратко объясняя: здесь, мол, католики, здесь лютеране, там баптисты. Наконец, дойдя до одной двери, он прикладывает ко рту палец и шепчет: «тс-с-с! Здесь православные!» «А почему шёпотом?» — спрашивает его человек. «Они думают, что они тут одни». Можно спорить о богословских и прочих достоинствах и недостатках этого анекдота, но одно в нём подмечено точно — неофиты не видят и не хотят знать никого, кроме себя, любимых.

Когда человек очень хорошо умеет что-то делать, ему легко возгордиться. Даже когда человек просто много знает, он не всегда бывает свободен от греха превозношения. Но то и удивительно, что неофит просто поражает своей безграмотностью. Да и зачем что-то знать – батюшки и так скажут всё, что надо. «Мы без нашего батюшки, как слепые котята» — говорит неофит, и вполне этим доволен. Церковное Предание совершенно безразлично ему. Напротив, предания живо интересуют его. Как бы чудовищно ни звучали любые апокрифы, они всегда находят благодарного слушателя. Однажды меня угостили яблоком. Я сердечно поблагодарил и хотел обтереть его (оно было всё в песке), но меня удержали от этого кощунственного шага. «Ты что, этого нельзя делать! Это же песочек с могилки такой-то святой!» Честно говоря, не помню дальнейшую судьбу этого яблока: по-моему, я всё-таки его помыл.

Кроме яблок с песком неофиты едят и более экзотические вещи. Цветы, которыми украшается храм в праздники — особенно цветы, украшающие Плащаницу, алтарь, чудотворные иконы, уносятся домой, сушатся и поедаются, либо в натуральном виде, либо завариваются наподобие чая. Честное слово, я ничего не придумываю!

Иногда на неофита снисходит вдохновение, и он начинает выдумывать собственные каноны. Незадолго до Преображения я услышал следующее: «А груши до Преображения не едят!» Меня всегда живо интересовал этот вопрос, и я спросил: «А персики едят?» Последовала небольшая пауза. «Едят» — неуверенно ответили мне. «Почему же груши не едят?» — добивался я. И тут я услышал гениальную по своей дикости фразу: «Груши — семечковые, а персики — косточковые». Такое вот ботаническое богословие!

Можно было бы продолжать ещё, но, наверное, не стоит. Смеяться над этим, право же, грешно.

Как ни печально, весь этот маразм не является изобретением одних лишь мирян. Священство тоже внесло сюда свою лепту. Как я уже говорил, неофит любит играть в послушание. Монашескими книгами о послушании завалены все церковные лотки. Разгорячённый своими быстрыми успехами в церковной жизни христианин желает «возлететь во области заочны». Напитавшись подобной литературой, которую в прошлом в монастырях старец-духовник не каждому монаху давал, «подвижник» принимается устроять у себя собственный Афон. Наместник одного из монастырей, тогда игумен, отец N рассказывал, как однажды он заметил, что у молодых ребят-послушников от чтения Добротолюбия начала «ехать крыша». И тогда он посоветовал им почитать что-нибудь другое. В тот день знакомая художница-полиграфист подарила ему свою последнюю работу: иллюстрации к «Винни-Пуху». «Вот, почитайте это»… Ребята опешили. «И до какого места читать?» — спросили они, думая, что это розыгрыш. «До ловли Слонопотама. Этого вполне хватит». Средство оказалось верным — «крыша» встала на место.

В данном случае послушание сыграло свою добрую роль. Но не всем везёт с духовниками. Думаю, что значительная часть той дичи, которую доводится слышать, исходит именно от дурных духовников. И не обязательно такому духовнику быть молодым. К сожалению, ни длинная белая борода, ни длительность пребывания в Церкви не являются гарантом духовной безопасности. Но это — тема для особого разговора.

Церковные болезни тяжелы. Люди, ими болеющие, доставляют много скорбей окружающим и в первую очередь — своим домашним. Людям, далёким от Церкви, они затрудняют дорогу в неё. Человек, искренне интересующийся религиозной жизнью, увидев такого «святошу», по нему сделает заключение о всей Церкви. Конечно, можно ему долго объяснять (это очень убедительно делает диакон Андрей Кураев) что, как нельзя судить о Музыке по попсовым шлягерам, а о Живописи — по комиксам, так и о Христианстве мы должны судить по христианским святым, а не по первому попавшемуся прихожанину. Можно говорить ему о том, что история Церкви бывает красивой только в плохих книжках. Что в жизни всё гораздо сложнее. Или наоборот — проще. Но бывают такие встречи с восторженными христианскими «пионерами», раны от которых очень долго не заживают.
Один знакомый художник рассказывал, как в двенадцать лет неподалёку от своего дома он рисовал храм. «Благочестивые» бабушки сломали его этюдник и вытолкали взашей с церковного двора. В следующий раз мой друг зашёл в церковь лишь через пять лет — так велик был его страх. Но, слава Богу, страх прошёл. А сколько людей, столкнувшись с душевной чёрствостью (а то и откровенным хамством!) православных христиан, уходят к баптистам, иеговистам, богородичникам. Или же просто делают вывод, что христианство, да и вообще все религии — одно мракобесие.

Мне бы не хотелось, чтобы у читателя возникло подобное ощущение от моей статьи. Да, повторяю, церковные болезни тяжелы. Но, наверное, всем необходимо ими переболеть. Я знаю один город, где благодаря тамошнему благочинному весьма здоровый духовный климат. Человек переносит неофитскую болезнь в весьма облегченном виде и быстро выздоравливает. Так вот, хорошо это или, плохо? Не думаю, что очень хорошо. Христианин там похож на антарктического пингвина, не имеющего иммунитета, так как в Антарктике отсутствуют вирусы. Что будет с этим человеком, когда он столкнётся с неофитством во всём его «великолепии», а он с ним не может не столкнуться? Христианин, выращенный в тепличных условиях, неморозоустойчив. Важно пройти через неофитство, но не задержаться в нём.

Честертон даёт замечательное, прямо-таки святоотеческое, определение праведника: праведник строг к себе и снисходителен к другим. В пору духовного младенчества нам не всегда удаётся это понять. И поэтому со стороны неофитство так мало привлекательно. Но всем нам необходимо переболеть им. И от этого никуда не деться. В прошлые века в каком-то смысле было проще. Церковное Предание, живое и действенное, ограждало человека от излишнего ригоризма. Восторженность, по большей части, не переходила в сектантство, а благочестие — в изуверство.

Но так уж сложилось в нашей трагической российской истории, что тонкая грибница Церковного Предания после революции была вырвана. Нити, чудом сохранившиеся, восстанавливаются очень медленно и с трудом. В последние годы в Церковь влился невиданный поток людей. С одной стороны — это замечательно. Гонимая Церковь на наших глазах возрождается из руин. Но с другой — Церковь сильно разбавили. Каждый человек, входя в неё, привносит свои страсти, своё греховное, ещё не преображённое Благодатью видение мира. И когда у церковного тела, ослабленного коммунистической диктатурой, оказывается столько новых членов, ситуация напоминает медицинский случай. Если у организма ослаблен иммунитет, то в него легко проникает любой вирус.

Церковь мучительно болеет неофитством. Огромное количество «не в меру у нас православных», как назвал их святитель Григорий Богослов, хозяйничают в Доме Божием, как в своем. Но у нас есть нечто, укрепляющее нашу веру в то, что болезнь пройдёт: «А Церкви почти в таком же положении, как моё тело: не видно никакой доброй надежды; дела непрестанно клонятся к худшему». Эти слова принадлежат святителю Василию Великому. То есть им более полутора тысяч лет.

Да, болезнь тяжела. Да, тело корчится в конвульсиях. Но Христос сильнее наших грехов. И Он исцелит нас."