Littleone: Ингермаландцы, финны…

Этнозаповедник на кладбище

Старые заброшенные кладбища посещаемы не только нечистой кастой гробокопателей. Эти обители мертвых притягивают и людей, склонных поразмышлять о смысле жизни. Бродишь среди покосившихся крестов, деревьев, упавших на могилы, и понимаешь, что бытие земное кратко.

Предки со вкусом
Но есть еще один «кладбищенский» интерес — сугубо этнографический. Мало кто думает о том, что формы у крестов бывают разные. Казалось бы, что тут особого можно придумать? Ан нет, наши предки были весьма изобретательны по части надгробного творчества. Это сейчас вся фантазия ушла в гранитные памятники и мраморные скульптуры. А раньше памятники ставили только на могилах богатых людей, и оформлены они были весьма стандартно. Простые же люди украшали сами кресты.

Деревенские кладбища в наших краях бывают как православными, так и лютеранскими — по традиционному вероисповеданию многих жителей Ингерманландии. Как выглядит обыкновенный православный крест, все знают. Но и над этой формой можно пофантазировать. Например, на кладбище старинной деревни Ложголово Сланцевского района есть деревянные кресты в виде двух перекрещенных рыбок. Чугунные витые кресты позволяли себе зажиточные крестьяне, причем ставились они на постамент, — все вместе это уже помесь могильного креста и памятника. А если на деревянном кресте «домик», напоминающий птичью кормушку, — это могила старообрядца. К сожалению, деревянные кресты очень нестойкие, именно поэтому старые деревенские кладбища могут стоять вовсе без крестов. Так выглядит нынче Сойкинский погост — деревни там давно погибли, церковь разрушена, а кладбище встречает редкого путника сгнившими деревянными крестами да вскрытыми могилами. Трудно сказать, какие ценности рассчитывают найти гробокопатели на сельском погосте, но перерыто там буквально все.

Кователи крестов
А вот на лютеранских кладбищах деревянные кресты можно видеть очень редко. Ингерманландцы использовали для этих целей полоски железа, а в каждой деревне был свой кузнец, ристисеппя, который занимался крестами, и человек этот был крайне уважаемый. Его занятие было овеяно такой же вызывающей суеверные страхи романтикой, как и ремесло мельника; кроме того, он должен был работать быстро — загодя делать кресты было нельзя, их ковали непосредственно перед похоронами. И каких только крестов не ковали ингерманландские кузнецы! Старое кладбище на горе Кирхгоф, которую нынче приспособили под горнолыжные нужды, изобилует разнообразнейшими крестами. Есть кресты с дырочками, а в дырочки продеты проволочки, чтобы подвешивать металлические побрякушки (чаще всего в форме листика или птички), есть кресты с фигурно загнутыми концами, узорные, витые — просто загляденье. На Кирхгофе же можно увидеть, какой длины должен быть настоящий крест: дерево прорастает через старую могилу, обхватывает крест, тащит-тащит его, а железная нога все не кончается. Оказывается, настоящий крест должен нижним своим концом упираться в дно могилы, а могилы роют высотой в человеческий рост. Вот и считайте — если невкопанный крест меньше 3 метров в высоту, так это неправильный крест.

Самый поразительный из найденных нами на Кирхгофе крестов — двойной (на фото). Даже современные пасторы не берутся объяснить его форму. Дело в том, что твердого «устава» на форму крестов у ингерманландцев не существовало, и каждый приход давал волю своей фантазии. Научный сотрудник Музея антропологии и этнографии РАН, специалист по культуре Ингерманландии Ольга Конькова трактует это чудо так: «Хотя я не видела в точности таких крестов, но уверена, что они ставятся на могилах умерших одновременно близких родственников — скажем, мужа и жены, братьев, сестер».

Особый разговор — каменные кресты, в наших краях они сплошь бутовые, то есть из известняка. Делать их перестали еще в XIX веке, потому что дело это мешкотное, да и раньше каменных намогильных крестов удостаивались немногие. В основном это были поклонные кресты, которым поклонялись, как иконе. До наших дней уцелело не так много каменных исполинов. А самое большое скопление их в Ленобласти оказалось на маленьком кладбище у деревни Большое Заречье Волосовского района. Деревня была сожжена во время войны и больше не отстраивалась, а кладбище живое — на нем продолжают хоронить усопших из окрестных деревень.

взято: Этнозаповедник на кладбище - АиФ Петербург, № 04 (597) от 26_01_2005 ( в данный момент ссылка на сайт не работает)

--------------------
мама Диана, папа Женя и Даша (17 апреля 2003 года)

Еще одна статья

Наверное все же это имеет смысл, то что я пишу, все же появляются люди, которые могут что-то рассказать!

Родина для ингерманландца - его деревня

Опубликовано с сокращениями в газете «Аргументы и факты СПб» №11 март 2002г.

Вечные переселенцы

На территории Ленинградской области множество деревень, в чьем названии сквозит нерусская речь: Аропаккузи, Перекюля, Кавелахти, Юля-Пурская, Ретсиля... И хотя в большей части этих поселений живут вполне русские люди, есть деревушки, где старухи на улице окликают друг друга по-фински, а из лопухов на старых кладбищах поднимаются величественные руины лютеранских кирх, сложенных из местного бута. Это остатки зажиточной некогда Ингерманландии - территории вокруг Финского залива, населенной финнами-переселенцами.

Завоеватели в лаптях

Один ретивый славянофил заявил, что ингерманландской проблемы у нас нет - мол, эти люди даже ингерманландцами себя не называют. Правильно, потому что так их назвали шведы, а шведов они любят примерно так же, как белорусы - литовцев. Эти люди называют себя инкери. С точки зрения истории это молодой народ - он оформился только в XVII веке, когда шведы стали активно заселять своими подданными берега залива и Ижорскую возвышенность. Сами шведы потянулись в Россию только в петровские времена - на государственную службу, а финнам-крестьянам выпала доля осваивать ижорские пустоши в смутное время. Конечно, там водилось коренное население (родственная финнам ижора и водь, а также русские), но все-таки не в таком количестве, чтобы не хватало земли. Некоторые историки норовят выставить инкери этакими захватчиками и угнетателями, но там угнетать было сложно: территории большие, полупустые, а переселенцы - отнюдь не богаты.
Потом уже инкери стали селиться и на Карельском перешейке - был даже Куйвозовский район, это где нынешние Токсово и Кузьмолово. Но занятие у них было все то же: землю пахать, сено косить, коров доить и грибы собирать. Чухонцы, как называли их русские, снабжали Петербург первосортным маслом, орехами, сушеными грибами и прочей снедью. Они были, конечно, лютеране, но все же какие-никакие, с точки зрения православного, христиане. Поэтому их не любили чуть меньше иудеев и магометан. Основным "недостатком" инкери в глазах русского человека было трудолюбие - на тощих землях они ухитрялись добиваться хороших урожаев, и скот был холеным.
При советской власти финское население пережило несколько катаклизмов, в результате чего часть инкери навсегда осталась в Сибири, на Урале, в Эстонии, в Финляндии. Только с началом перестройки снова можно было говорить об Ингерманландии как исторической провинции, а ее немногочисленный народ получил право на свою историю. Как сказали две старушки-инкери, Ида Карху и Инга Ритари: "Теперь мы не чухна для русских и не русские для финнов".

Кирху разобрали руками

И Ида Сидоровна, и Инга Петровна (так у них написано в паспорте) сейчас живут в поселке Тайцы Гатчинского района. И еще много других бабушек-инкери из окрестных деревень. Здесь 10 лет назад появился первый в области Центр социальной реабилитации для лиц преклонного возраста, построенный финнами по договору с администрацией области. Естественно, больше всего в нем инкери, но бывают и русские, и представители других народов. Практически одни старушки - старики либо не доживают до такого возраста, либо до последнего отказываются отправляться в "богадельню". Но это не классический дом престарелых, когда пожилой человек отдает государству свое жилье и поступает на гособеспечение. Здесь можно жить не больше трех месяцев: подлечился, подкормился - и назад, в деревню. А в деревне одинокой старухе где взять дров? Как воды принести? Они ждут своей очереди терпеливо и уж так радуются, когда попадают в Центр.

Старушки беседуют между собой - неважно, что одна не слышит, другая плохо говорит после инсульта, а третья ничего не помнит. Посторонние, но заинтересованные слушатели сюда забредают очень редко. А каждая из старушек - кладезь воспоминаний. Вот кто знает, что неподалеку от Токсова когда-то была деревня Охта? А маленькая Ида Карху там рыбу ловила. Всю ее деревню в 1936 году выселили в Новгородскую область - с телегами, лошадьми, коровами, кухонной утварью, ничего нельзя было оставлять. Теперь на месте родной деревни Иды Сидоровны - развалины воинской части, построенной, в свою очередь, на руинах Охты. Путем долгих мытарств семья Карху оказалась в деревне Шпаньково Гатчинского района - там был финский колхоз-миллионер, полные закрома зерна, тучные коровы, сортовой картофель, крепкие дома и ни одного лодыря. И была красавица-кирха из желто-розового бута - с люстрами, наборным полом, органом, - поражавшая воображение крестьян.
Кирха есть и теперь, только от нее остались одни стены. Мы всегда думали, что это последствия войны. Ида Сидоровна машет руками: "Что вы, она целая была и в войну, только один угол снарядом зацепило. Орган немцы увезли, а сломали церковь мальчишки. Из пришлых - после войны приехали русские откуда-то издалека, это все им было чужое, вот они и растаскали кирху по камешку руками".

Инкери - прежде всего крестьяне

Больше повезло Скворицкой кирхе в деревне Петрово (знающие люди ставят ударение на первом слоге). У нее тоже нет крыши, но целы стены. Немцы-лютеране, ходившие в кирху во время оккупации, прихватили с собой всю церковную библиотеку и кое-какие ценные вещи. У стены кирхи - могила пастора, похороненного здесь в 1937 году. Но Инга Ритари говорит, что это был не последний пастор Сквориц: "Последний - звали его Ядинен - пережил войну. После войны одни его видели на лесозаготовках, другие знали место, где его расстеляли". Рядом с кладбищем стоит крошечная деревянная кирхочка - ее за три дня построили финны. Старую церковь тоже пытаются реставрировать. Хотели и Шпаньковскую возродить, но за послевоенные годы ее окопали вокруг карьерами, так что к ней просто не подъехать.
Инга Петровна родилась рядом с Тайцами - в деревне Большое Рейзино. Их колхоз тоже был очень богатым, она вспоминает: "Никто из деревни не уехал в Ленинград". И хотя она сама стала учительницей, тоже всю жизнь провела в деревне. Ее семью - как и все финские семьи с оккупированных немцами территорий - увезли в Финляндию (мол, катитесь на свою историческую родину). Вероятно, там как-то можно было остаться, пристроиться - некоторые так и делали. Но большинство инкери хотело назад. Родина для них - эта та деревня, где они родились, где стоит их дом, пусть даже от него остался один фундамент. И когда изгнанники вернулись в свои деревни, они обнаружили, что в уцелевших домах живут пришлые люди, а их, инкери, называют "приезжей чухной" и перед приемом в колхоз пытаются тщательно проверить.
Сейчас много говорят о возрождении ингерманландской культуры, пытаются восстанавливать кирхи, ратуют за возвращение на родину инкери из других краев. Но по-прежнему в печальных, обнищавших за последние лет семьдесят ижорских деревнях, где людно только летом, когда приезжают дачники, остается все меньше старожилов, которые помнят свои корни.

--------------------
мама Диана, папа Женя и Даша (17 апреля 2003 года)